понедельник, 19 ноября 2018 г.

Утечка мозгов — это дорога в оба конца


     На днях я был в американском посольстве — продлевал визу научного обмена. За два часа, я увидел там много молодежи в возрасте от двадцати до тридцати лет. По грубым оценкам в первой половине дня там было сто человек. Это примерно двести человек за день, тысяча человек в неделю, четыре тысячи в месяц и пятьдесят тысяч в год.
     Куда едет эта молодёжь? В руках у них формы, заполненные на визу F1. Виза F1 — учебная виза для студентов и аспирантов университетов, колледжей, студентов курсов английского языка. Эта виза даёт на шесть лет право учиться, подрабатывать в свободное от учёбы время, иметь водительские права — в США это главное удостоверение личности — а так же свободно перемещаться по США и выезжать в Канаду и Мексику.
     Большинство этих людей выпускники-бакалавры и магистры МГУ, МФТИ, ВШЭ и других ведущих вузов РФ. Это граждане с коэффициентом интеллекта IQ выше 110 и с хорошим знанием английского языка. Потому что сдача языкового теста TOEFL, IELTS и GMAT является самой сложной преградой на пути в зарубежные университеты, потому что приходится конкурировать с индийскими, иранскими и европейский студентами, для которых английский второй родной язык. Китайцы и корейцы тоже очень хорошо сдают эти тесты. Любой из этих студентов потенциально умнее и порядочней тех, кто сегодня управляет Россией.
     Кроме США лучшие студенты едут в ЕС, Канаду, Британию, Австралию и Новую Зеландию. Грубо я бы оценил общий поток людей в сто тысяч россиян в год. Столько же, сколько ежегодно призывают в ряды российской армии.
     Что ждёт будущих студентов в США и Канаде кроме учёбы? Их ждёт столкновение с бюрократией и чиновничьим идиотизмом, который мне, учившемуся при Совке, напоминает последние годы Советского бардака. Этот опыт будет на порядок приятней сегодняшнего российского опыта, и раздражать он их начнет как раз к моменту окончания студенческой визы, то есть лет через пять. Кроме этого заметная часть этих людей поймёт, что они эмигранты в первом поколении, а, значит, даже в «стране равных возможностей для всех» они люди второго сорта. Они смиряться с этим, потому что в России пока они вовсе рабы, лишённые базовых прав человека. Когда у них там появятся дети, то между ними и детьми появится культурная пропасть, но эта пропасть будет меньше пропасти российской, где эти дети будут возвращаться в цинковых гробах из горячих точек по всему миру.
     Последние пять лет я читаю записки и впечатления моих молодых преподавателей из пятьдесят седьмой школы, большинство из которых в начале двухтысячных переехало в Калифорнию. Они ругают полуторачасовые пробки, они ругают выборы в пылающей пожарами Калифорнии, где ни один кандидат не предлагает противопожарных мер. Они ругают директоров школ, где родителей ученика вызывают к директору за то, что ученик прилюдно спорил с учительницей, возражая против глобального потепления или против того, что прививки вызывают аутизм. Вам это ничего не напоминает?
     Поэтому я и пишу этот пост. Это письмо условному Алексею Навальному, условному Геннадию Гудкову, условному Евгению Ройзману и другим прогрессивным россиянам, которые будут управлять Россией послезавтра. Понимайте, что утечка мозгов, которую мы наблюдаем, это дорога в оба конца. И отрыв от русской культуры для эмигрантов первого поколения не пустой звук. Не даром же Аксёнов вернулся.
     Изучайте проблемы, с которыми сталкиваются россияне за рубежом и создавайте лучшие условия на родине, чтобы этим студентам послезавтра выгодно и комфортно было возвращаться. Учите историю. Петр Первый, Екатерина Великая приглашали немцев и голландцев развивать Россию. У вас же уникальная возможность приглашать своих и пользоваться плодами лучшего «западного» образования. Кончайте скулить об утечке мозгов. Играйте по правилам нового открытого мира. Создавайте условия в России и получайте лучших выпускников иностранных университетов.

пятница, 11 мая 2018 г.

День победы для моих бабушек и дедушек

Оба моих дедушки воевали во Вторую Мировую. Одна моя бабушка работала медсестрой, а другая оказалась на оккупированных территориях. Вот, как они относились к войне. 

У моего дедушки-штурмана на праздник победы всегда портилось настроение. Дело в том, что в начале войны он участвовал в засекреченных вылетах бомбардировщиков на Берлин. Всю его жизнь от этой секретности были проблемы. Во-первых, дедушкин самолет был обстрелян, в тылу своими зенитчиками, из-за того, что секретными эти вылеты были и для советских военных. Тогда дедушка получил ранение в бедро. Во-вторых, из-за того, что он получил ранение в тылу, это ранение не считалось боевым и советское государство плюшек за это не давало. И, в-третих, после войны на государственном уровне эти засекреченные вылеты участием в войне не признавались. Об этом запрещалось говорить. Поэтому мой дедушка, боевой лётчик-штурман, подполковник, участник войны, раненый во время боевого задания, официально не был ни участником войны, ни ветераном. В советское время он даже не имел права объяснять, почему он не участник войны и не ветеран. Скупые подробности он нам рассказал после начала перестройки. Дедушка тяжело это переживал.  

Мой другой дедушка был артиллеристом и был ветераном. Артиллерия стоила ему слуха — после обстрелов всю жизнь он плохо слышал. Безо всякой секретности он не рассказал ничего ни жене, ни детям, ни внукам. Ни слова. Когда его спрашивали, он отвечал, что пока не умрут все ветераны, правды о войне не скажут. В день победы он мрачнел и тихо выпивал. Для меня его молчание о войне было красноречивей любых рассказов.  

В июне 1941 года моя бабушка заканчивала первый курс энергетического института в Белоруссии. Первые месяцы войны первокурсниц мобилизовали разгружать вагоны с ранеными. Составы шли сплошным потоком. Круглые сутки бабушка сортировала людей на живых и мёртвых. Решала, кого грузить в трамваи и сопровождать до больницы, а кого оставить умирать. Больницы были переполнены. В бабушкиной дружине не было мальчиков, поэтому студентки таскали раненых на руках вчетвером. Почему не было мальчиков? Не потому, что Вторая Мировая. Всех парней уже убили на финской войне. Осталось несколько инвалидов.  

По иронии судьбы моя бабушка-медсестра, которая сама в боевых действиях участия не принимала, оказалась ветераном войны. Каждый раз, когда она рассказывала про раненых, она плакала. На праздник победы 1988 года я упросил её выступить в школе. Бабушка пришла ко мне в школу, рассказала, как они разгружали составы и сортировали людей на мёртвых и живых. И живых — на безнадёжных и тяжелых. Потом ей стало плохо, и со дня победы она загремела на месяц в больницу с тяжёлыми инфарктом. Поэтому праздник победы для моей бабушки был всегда траурным днём.  

Моя другая бабушка заканчивала школу, когда их город оккупировали немцы. Всех здоровых женщин в возрасте 16+ угоняли в на работы в Германию. Бабушку тоже должны были угнать, но она подправила себе метрики, чтобы быть на год младше. Через год немцы ушли. Не знаю, что произошло с теми женщинами, которых угнали, но моя бабушка страдала всю жизнь от того, что оказалась на оккупированных территориях. Это надо было писать в каждой анкете. С таким пятном могли не взять на работу, могли не принять в институт, не принимали в партию. Этим фактом бабушку чиновники изводили всё советское время. Даже её дочке, моей маме, об этом напомнили при поступлении в институт в 1970 году. Маму лишили стипендии. 

Поэтому день победы был для нашей семьи траурным событием. Кончено, все радовались, что война закончилась, что собрались вместе. Но это были поминки по погибшим, а не праздник. Поминали старшего дедушкиного брата, умершего от ран после войны, и погибшего на фронте младшего. И бабушкиного брата, пропавшего без вести. И бабушкиных подруг, угнанных в плен. И тех раненых, которые умирали в поезде и на вокзале. И лучшим аккомпанементом казалось молчание или тихий-тихий разговор.

среда, 25 апреля 2018 г.

Чем и как лечилась моя семья в СССР

Я против запрета на ввоз в РФ любых лекарств. Я помню, как с 1985, когда мне было семь, примерно до 1995 года в Москве не было никаких лекарств, которые есть сейчас.

От бронхитов мы лечились просроченными горчичниками, новые были в дефиците. Ставили банки: у нас остались от прабабушек стеклянные колбы. На карандаш наматывали вату, пропитывали в спирте, поджигали, грели банку в языке пламени и прижимали к спине.

Из обезболивающих был только анальгин, который мы жевали, когда болели зубы. Когда болела голова, и анальгин не помогал, обматывали голову полотенцем. Ещё был цитрамон, но он помогал слабо.

При ожогах мы мочились на ватку и прикладывали её к ожогу. Когда была высокая температура, мы смачивали марлю водой и клали на тело, чтобы сбить жар. Ещё принимали ложку малинового варенья или мёда, тоже чтобы сбить температуру.

С антибиотиками я столкнулся только один раз, когда у меня было осложнение после кори. Тогда мне прописали три таблетки ампициллина. Доставали их через дедушку, который работал в Госплане.

От вирусов пили сульфадиметоксин, бисептол и кальцекс, ели лук и чеснок.

Ещё мы жевали глюконат кальция и пили аскорбинку от авитоминоза.

Из мазей была только календула. Ещё были капсулы с витамином Е, которые мы прокалывали, выдавливали из них масло и мазали губы от лихорадки.

Горло лечили полосканиями смесью соды, соли и йода. Ещё варили яйца и грели ими горло снаружи. Для лечения стоматита во рту готовили густой сахарный сироп, капали в сироп зелёнку и мазали язвочки во рту.

Отравления лечили активированным углём. От изжоги пили разведенную соду. При запорах ели чернослив или пили касторку. При тошноте пили разведенную марганцовку, по вкусу и цвету похожую на арбузный сок.

Если болели уши, мочили ватку борным спиртом, засовывали в ухо и обматывали голову шерстяной повязкой. От серных пробок избавлялись с помощью перекиси водорода — закапывали в уши. Вместо ушных палочек были заточенные спички с намотанной ватой.

У бабушек и дедушек были проблемы с сердцем, и они лечились валидолом, валокордином и нитроглицерином в таблетках. К шестидесяти годам у них уже было по два-три инфаркта.

Никаких прокладок и тампонов для женщин не существовало, поэтому было только одно средство от месячных — много-много ваты обёрнутой марлей зажать между ног. Ваты и марли уходили килограммы. В аптеке вату и марлю продавали мало. Одну-две упаковки в одни руки. Поэтому мы ходили за ватой и марлей всей семьёй, чтобы рук было больше. Когда кончалась вата использовали тряпочки.

От близорукости были очки и стеклянные линзы, от которых роговица глаза прорастала сосудами. Стеклянными линзами для глаз можно было порезаться. При резком повороте головы, такие линзы слетали и терялись. Даже с очками были проблемы. Стекла вываливались из оправ. Мой папа, старший научный сотрудник, клеил свои очки эпоксидной смолой.

Гнойные воспаления глаз лечили чаем. Использованную заварку насыпали в марлевые мешочки, пропитывали чаем и клали на глаза.

Когда я был маленьким, в больницах были стеклянно-стальные шприцы, которые дезинфицировали в тепловых шкафах нагреванием до двухсот градусов. К концу восьмидесятых прошла кампания по запрету многоразовых шприцов. Все шприцы в поликлиниках и больницах отправили на бой, то есть уничтожили. Однако позднее оказалось, что в СССР не хватает одноразовых пластиковых шприцов и нету игл к ним. В больницах принялись кипятить одноразовые шприцы и иглы, чтобы использовать их вторично. Одноразовые шприцы выдерживали два-три кипячения.

Это кипячение привело к эпидемии гепатита и других заболеваний, потому что кипячение — это сто градусов, и эта температура не могла уничтожить все бактерии и вирусы, как это происходило в тепловых шкафах при двухстах градусах. В тепловых шкафах одноразовые шприцы плавились. Поэтому мы старались не делать никаких уколов.

В конце восьмидесятых разрешили гостям из-за рубежа приезжать в СССР. Все, кто нас посещал, привозили чемоданы, набитые одноразовыми шприцами разного объёма. От миниатюрных инсулинок в один кубик, до шприцов-гигантов объёмом в десять кубиков. Еще везли капельнцы, катеторы, силиконовые трубочки, которых не было в больницах.

Из-за того, что в аптеках было пусто, была популярна народная медицина и целительство. Кашпировский и Чумак по радио и телевизору «заряжали» воду. Бабки у метро торговали настойками и отварами. В газете «Из рук в руки» была медицинская рубрика с народными средствами. Для многих главным лекарством была водка и коньяк.

Это всё происходило в Москве. Мои родители имели высшее образования и работу. У наших бабушек и дедушек были связи. Один дедушка был полковником авиации в отставке. Другой работал в Госплане. Одна бабушка работала в пищевом министерстве, а другая была ветераном войны, и ушла на пенсию, будучи начальником в организации, которая в СССР занималась проектирование гидроэлектростанций. Я даже боюсь подумать, как жили люди, у которых не было таких хороших обстоятельств.

Я не хочу, чтобы в современной России люди снова так выживали.

вторник, 24 апреля 2018 г.

РосКомНадзор, выпей море

Почему-то СМИ на удивление мало внимания уделяют борьбе Роскомнадзора и Телеграма, хотя это самое важное, что происходит в мире прямо сейчас. Сейчас рождается глубокий интернет, и рождается он в России, и главный акушер - это РосКомНадзор, не даром возглавляемый медиком.

Если поискать во Вконтакте слово “РКН”, приходишь в ужас. Куда смотрит правительство? Такого обилия угроз конституционному строю России я ещё не видовал. Оказалось, не важно чей Крым, когда в онлайне недоступен Варкрафт!

Хвала РосКомНаздору, ему удалось разбудить обывателей. Люди, которые годами играли в онлайн игры, в озверении взывают к конституции. У игроков, полжизни стрелявших в онлайне, в оффлайне руки зачесались по-настоящему. Пользователи отрабатывают характерный замах рукой, пуская самолетики. Любители порно страстно листают руководства по созданию шифрованных тоннелей. Подростки щеголяют друг перед другом стойкостью и скоростью шифрованных соединений. И вопросы дня: “А какой у вас... VPN?”, ”А вы уже пробовали... прокси?”, “А у него встал... Телеграм?”

Народ в ярости и народ ржёт. Заблокировали шрифты! Заблокировали порно! Заблокировали списки заблокированного. Заблокировали виртуальные стрелялки и бродилки. Заблокировали обновления безопасности. Даже кремлёвские боты и ольгинские троли заткнулись на форумах, посвященных вони от гниющего в подмосковье мусора. Заткнулись, потому что РосКомНадзор заблокировал их тоже. Некому восторгаться, как хорошо дышится в Ядрово. Заблокировали систему Гас “Выборы”. Заблокировали антивирусы. Заблокировали сами себя.

IT специалисты всего мира следят за битвой РКН со связностью сети интернет. Ещё бы, бесплатное зрелище фатального эксперимента! Спецслужбы всех стран в ужасе наблюдают за происходящим. Это контрсанкции, от которых все разведки в панике. Никаких шуток!

Знаете, почему в развитых странах боятся трогать интернет? Потому что открытый нешифрованный интернет – это, как поверхность озера, по которой носятся интернет сёрферы, летают видео ролики, порхает музыка, плывут имэилы и текут чаты. Но кроме необъятной поверхности у “озера”, есть мутное подводное пространство, которое на порядок необъятней поверхности.

Пока пользователи сети интернет на поверхности “озера”, они на виду, у них есть адреса, видно, куда и откуда они плывут, слышно о чём говорят, видно, что смотрят. Однако стоит пользователям уйти “под воду”, и ни одна разведка уже ничего не увидит, не услышит и не прочитает. Поэтому силовики развитых стран боятся “дышать” в сторону интернета. Только бы пользователи не ушли “под воду”.

В глубоком интернете каждый пользователь – передатчик. Поэтому ограничение глубокого интернета – это низкая скорость. Эта скорость зависит от количества пользователей глубокого интернета. Пока пользователей мало, скорость мала, и ролики с ютьюба там не посмотришь. Но скорость будет расти в геометрической прогрессии от количества пользователей.

Сегодня Телеграм, это подводная лодка, которая создана для комфортного погружения в глубокий интернет. И РосКомНадзор запихивает пользователей в эту подводную лодку и учит их ею пользоваться. Готов спорить, в Кремле сейчас телефон раскалился от звонков глав всех стран. Просят оставить Телеграм в покое, чтобы не кормить глубокий интернет.

Но у телефона сидит пожилой и усталый человек, у которого даже нет смартфона. Человек вздрагивает от каждого крика за окном и нервно поглаживает красную кнопку, и не догадывается, что кнопка уже ни к чему не подключена, а его РосКомНадзор пытается выпить море...